В разговоре об Ахеджаковой, особенно юбилейном, всегда есть соблазн некоторого сюсюкающего умиления, и мы от него хотели бы предостеречь. Ахеджакова – явление сложное, тонкое, она себе на уме. Очень легко отождествить ее с Малаевой из «Гаража» или с девочкой-травести, в качестве которой она впервые прославилась. И еще легче купиться на ее превосходно выстроенную манеру разговаривать с гостями – чудачество, забывчивость, хлопотливость. Она прошла через травлю, у нее не самая легкая актерская биография, она все за всеми замечает, автоматически изображает всех, о ком говорит, и лучше с ней не расслабляться. Потому что, как только вы себе позволите снисходительность или умиление, она осадит вас резко, как умеют только очень наблюдательные и трезвые люди. Театральный мир вообще не для слабаков. Так что меньше умиления, больше внимания. И никаких вопросов про Путина, Мединского и прочих – о них ее и так спрашивают в каждом интервью. Поговорим лучше о самой Ахеджаковой.

– У вас же последняя госнаграда датируется 2006 годом – «За заслуги перед Отечеством» IV степени. И больше наград не было, хотя заслуги-то есть. – Бог с ним. Глупо обижаться, что не сыпятся награды к юбилеям, тем более что сегодня можно быть обласканным орденами только при симпатии к власти, а я не проявляю особой любви к некоторым «избранникам народа». Грустно, что ни одна моя работа на сцене не была отмечена театральной общественностью. Кинематографисты как-то отмечали мои роли – и у Рязанова, и у Серебренникова. Хотя дом мой – театр. И тут уж  полная взаимность. И театр меня любит, и я бесконечно люблю его генетически: мои мама и папа – люди театра. Один только раз вдруг пронеслась новость: нас с Богданом Ступкой награждают за «Старосветскую любовь»! Пульхерия Ивановна, моя дорогая, принесла мне такую радость – «Турандот»! И когда я уже выходила разнаряженная из дома, волнуясь, с дрожащими руками и ногами (вместе с Бодей мы получаем «Турандот»! Ура!), мне позвонили. И сказали, что произошла ошибка. Поскольку спектакль антрепризный, за него, мол, ничего не положено… Но Богдана не оскорбили, дали награду «За вклад в русский театр». Хотя он такой замечательный артист, что ему награда ни прибавит ни убавит. Слава Богу, этот спектакль, который сделал Валерий Фокин на радость артистам и зрителям, был в моей жизни, пока жив был мой чудесный партнер, сын Украины Богдан Ступка!

– Вы с Петрушевской отметили юбилей почти одновременно… – Петрушевская сыграла огромную роль в моей актерской судьбе. К моменту появления ее в драматургии и Романа Виктюка в «Современнике» я от ролей мальчиков, девочек, зайчиков и «куриных ног», которые носили избушку Бабы-яги (это еще в ТЮЗе), плавно перешла к старушкам. «Квартира Коломбины» – это мое «крещение» театром нового поколения. Тогда два знамения пронеслись: Кира Муратова (в кино на Одесской студии) и Петрушевская (в «Современнике» и Ленкоме, в последнем ставили «Трех девушек в голубом»). Я – в «Современнике», а моя подруга Инна Чурикова – в Ленкоме. Муратова и Петрушевская чем-то казались мне похожими: мощная харизма, жесткость и бескомпромиссность. Потом уже в моей жизни на миг появился Лёша Герман – такой же «правдоруб», нетерпимый и тоже огромный талант. Может, я ошибаюсь, но считаю: эти люди определили целую эпоху в театре и в кино. И вот снова такие же кодовые люди в искусстве: Могучий, Лозница, Серебренников – осветили мою жизнь своей дружбой, участием и новыми важными для меня смыслами, ради которых стоит заниматься нашей профессией. Мы на днях должны были идти смотреть «Донбасс» Лозницы в «Гараже»...

– Показ отменили. – Спасибо друзьям: мне прислали ссылку, и мы дома посмотрели этот потрясающий фильм. Счастлива за него – что сделал вовремя, именно сейчас нужен этот фильм. И его, конечно, не в Каннах нужно показывать, а в Уренгое, Нижневартовске, Екатеринбурге, Ростове, Воронеже... – А Рязанов? Он ведь был отнюдь не просто комедиограф. – Мой друг, мой учитель Эльдар Александрович – самое важное, что было в моей актерской жизни. Это он заразил меня своей нетерпимостью к жестокости, извращению кровавой истории и нежностью к «маленькому» человеку. Эльдар Александрович был очень серьезной личностью, оказавшей на меня колоссальное влияние. А последние годы мы уже дружили, созванивались, вместе подписывали письма... Как-то у нас сошлось все в итоге. Однажды он сказал мне фразу, которую я запомнила на всю жизнь: «Ненавижу фанатизм ни с той стороны, ни с другой. Фанатизм всегда пахнет фашизмом». А сегодня в обществе, к сожалению, слишком много агрессии, граничащей с фанатизмом.

– Вы знаете, за что сидит под домашним арестом Серебренников? – Не знаю. – Вы же ходите на заседания суда. – Ходила, чтобы не быть идиоткой и не узнавать всё из ТВ. «Гоголь-центр» Серебренникова – один из лучших театров Москвы. Смотрю там все спектакли. Видела, как они сами довели до ума «Маленькие трагедии». Последнее – «Пир во время чумы»… Мы с Аллой Покровской плакали: это пророчество про нас, старых актеров, не нужных театру. Чума на нас. Кирилл еще когда-нибудь прикоснется к этому спектаклю с учетом своей трагедии. – Давно испытывали культурный шок? – Вчера. «Благодаря» тому, что нигде нельзя посмотреть, пришлось опять-таки воспользоваться ссылкой в интернете на фильм «Знаешь, мама, где я был?» Резо Габриадзе. Картина про детство в Кутаиси, про бабушку, про непреклонного дедушку, про пленного немца, про туалет на улице как знак бедности, традиции, детства. Я позвонила Резо и сказала: «Ты всех нас влюбил в свою Грузию. Когда звучала грузинская музыка и шла нарисованная бабушка, а дедушка крушил туалет, сделанный немцем, я плакала». Премьера фильма была в Питере – и все заглохло. Мы сейчас с Грузией вроде уже не в таких плохих отношениях, как раньше? Так покажите людям шедевр!

– Вы очень добры в оценках. – Мне Сергей Женовач как-то сказал, когда восторгалась его спектаклем «Москва – Петушки»: «Вы перехваливаете». На что я ему ответила: «Сережа, я так люблю любить... Вы дали мне эту возможность. Спасибо!» – Вам не тошно, когда вас начинают травить по любому поводу? – Интернет ко мне безжалостен, иногда даже приходится обращаться к адвокату Саркису Дарбиняну. Такое впечатление, что против меня ведется целая кампания: столько лжи, черной ненависти, 3 фальшивых твиттера, обвинения в экстремизме. Даже семью мою – маму, папу – не оставили без вранья и злобы. Мы приехали в Тюмень со спектаклем – меня оскорбляли по местному ТВ, разбрасывали листовки по всему залу и в фойе. Там было написано, что я «русофобка», «подруга мамы Надежды Савченко». А я вообще ни с Надей, ни с ее мамой не знакома. Теперь я – «террористка» по отношению к Крыму. Правда, я «террорист» в компании наиболее уважаемых представителей нашей культуры. Мы – «враги народа» и, главное, «террористы». Но такая компания чу́дная – честь для меня.

– Это вы про черный список людей – противников Крыма, не признающих его российским? – Я очень люблю Крым – там мое детство, там маму и папу лечили от туберкулеза, там мои пионерские лагеря, туда мы ездили всем ТЮЗом, там дом отдыха ВТО – театральный дом. Я Крым весь объездила, он часть моей жизни. Но это совершенно не оправдывает воровство. Я считаю: Крым принадлежит Украине. Как это можно – отжать жилплощадь у соседа? Особенно когда в доме у него проблемы... – Вы знали доктора Лизу? – Я пришла к ней, когда были жуткие лесные пожары. Лиза собирала вещи для погорельцев. Принесла ей все, что было. Она сказала: нужны помпы и грузовик. Я достала грузовик, стали перезваниваться. Однажды прихожу к ней – там масса волонтеров, какой-то мальчик-аутист, у которого она проверяла уроки. Там с Лизой сидела легендарный журналист Лена Масюк, мы так чудесно втроем говорили, смеялись... Лиза занималась паллиативной медициной, пробивала строительство хосписа, кажется, в Екатеринбурге, кормила бомжей у Павелецкого вокзала, лечила их… С ней было очень легко и уютно. Потом я узнала, что она везет в Москву больных детей, оказавшихся в черте войны на Украине. А потом… Кто же придумал послать ее в Сирию в этом проклятом самолете?! После Лизы у меня осталось острое чувство огромной потери.

– У Лизы, видимо, не было выбора, пришлось лететь. А у Хаматовой, по-вашему, тоже не было выхода – агитировать? – Она не агитировала – она приняла решение, чувствуя огромную ответственность за больных детей. За онкобольных. И она должна сделать все, чтобы было на что их лечить, привлекать лучших врачей, приобретать самую совершенную медицинскую технику. И не допустить подлые грязные руки, которые будут наказывать фонд (а в конечном итоге  – детей) за непослушание, невнимание, оппозиционность, охлаждение и т.д. Мне поручили больную девочку, к которой после излечения вернулся рак. Она была такая влюбленная в театр, в актерский мир… Умерла. Звоню ее маме Гуле, предлагаю деньги на похороны. «Спасибо, – ответила она. – Нас фонд хоронит». И еще. Чулпаша – актриса милостью Божьей, как говорится. Талант требует реализации, а это уже не в остатке, а главное! Мы все в долгу перед ней, перед Чулпан.

– Можете вы вспомнить момент абсолютного счастья? – Их много было. Например, общение с Анатолием Васильевичем Эфросом. Мы с моей подругой Инной Чуриковой были ужасно влюблены в него. Наше поклонничество достигло высшей фазы, когда я снялась у Эфроса в «Тане» на ТВ. Помню, после «Отелло» Анатолий Васильевич развозил нас с Инной по домам. Он тогда купил машину и научился водить. Мы, счастливые, обсуждали с ним спектакль. Кажется, тогда Эфрос сказал: «Есть артисты-клоуны, а есть артисты исповедальные. Им не надо все время меняться, они исповедуются». И главное: «В трагедии не надо орать. Трагедия – вещь тихая». Именно Анатолий Васильевич посоветовал мне пойти в «Современник» к Волчек (мне уже было 37 лет): «Там вам будет хорошо». Не всегда было так уж хорошо, но я сыграла здесь очень важные для меня спектакли и роли. И до сих пор я играю в спектаклях Галины Борисовны, чудесных, лучших ее работах. Ее спектакль «Крутой маршрут» – на все времена! Это страшное лицо (если лицо) России. То, что она дала возможность высказаться на тему сталинских лагерей всем актрисам театра – очень важно. Сейчас, через столько лет, спектакль опять актуален как никогда. Тема русской тюрьмы, пыток врывается в нашу жизнь. Как говорил Виктор Черномырдин, «никогда такого не было, и вот опять»…

Посмотрите, что происходит с историком, открывшим тысячи имен расстрелянных людей, исследователем жертв Большого террора Юрием Дмитриевым: терзают, унижают, мучают... именем закона, именем России. – А что будет с Сенцовым? – Боюсь, ничего хорошего. Пока в Донбассе стреляют, пока гибнут люди, ничего хорошего не будет. Сенцов очень плох. Теперь, если и захотят обменять, уже стремно. Могут припоздниться. Он погибает не за себя – за други своя, за Украину. – Как получилось, что вы стали правозащитницей? – Да я не правозащитница! Просто раз позвонили и спросили мнение, два позвонили – и как-то так пошло, что ко мне стали регулярно обращаться те порядочные, честные, умные СМИ, которые еще остались. Так я себе репутацию и «испортила». Стала «врагом народа» и «русофобом». – Вы не стали хуже думать про народ? – Да что вы?! Я объездила всю Россию. Посмотрела чудный фильм «Как Витька Чеснок вез Лёху Штыря в дом инвалидов» – вот всё понимаю, знаю этих людей – Лёху с Витькой, но люблю.

Сейчас вся оппозиционность убита напрочь. Митинги не работают. Подписи мировых имен, деятелей культуры – всё прахом. Но людей хороших в России очень много. Бывает: маленький город, театрик без ремонта лет 60, пол проваливается, а зритель – намоленный, воспитанный, чувствует каждую метафору, сечет все смыслы. И очень сердечный. Такое удовольствие играть для них, играть на разрыв аорты, благо партнеры подобрались превосходные (мы в последнее время возим с продюсером Ефимом Спектором спектакль по пьесе Люси Улицкой «Мой внук Вениамин», поставленный Марфой Горвиц). Разговаривать в поезде Уренгой – Нижневартовск с проводницами – счастье. На каждом шагу по всему Уралу, Сибири, в Благовещенске, во Владивостоке – люди, которые благодарят за эту гражданскую позицию, хотят поговорить, поддержать, присоединиться. Умные, скромные, простые и образованные люди. Это «другая» страна, не телевизионная. – А где же тогда многочисленные сторонники власти? – Я их не видела. Но они в каком-то диком количестве живут в телевизоре.